Убегаешь от себя? Всё никак не убежишь…
Одиночество весной поглощает без остатка.
Из гостей идёшь домой, а так хочется остаться!
Но зовёт твой дом пустой – ты ему принадлежишь.
Вечер тёплый как щенок засыпает, лапы вверх…
Ты опять бредёшь один, поводя плечами зябко,
под надменным взглядом звёзд - еле видная козявка,
и петляет путь к себе между лет, как между вех.
Между лет и между зим, между вёсен...
Кровь в аорте
гонит в замкнутом кругу плазмы пламенную страсть.
Синтезируешь любовь в хрупком сердце как в реторте,
не решаясь – всё отдать или что-нибудь украсть…
Ветер в сумерках притих. Май влюблённым миром правит.
Вечер, ласковый щенок, тёплым боком греет грудь.
От морей моей любви ты, привычно пряча грусть,
всё бредёшь за миражом по пескам своих аравий

Mon Amour лихой стрелок - за стрелой стрела в десятку.
Опустел его колчан, все пути замкнулись в круг.
Как бы вдруг не понесла карусельная лошадка,
мне на гриве у неё не разжать озябших рук.

Что подстёгивать судьбу, у неё свои порядки -
если жизнь аттракцион, заплатите за билет.
Не устанет никогда карусельная лошадка,
но на ней не ускакать от погони прошлых лет.

Мы излечимся не вдруг от любовной лихорадки,
одиночество вдвоём - у него характер крут.
Не догонит никого карусельная лошадка…
Год за годом – новый год, закольцованный маршрут.

Музыканты разошлись, опустела танцплощадка,
замедляет карусель свой размеренный галоп.
Не доскачет никуда деревянная лошадка,
зря пришпоривал судьбу, всё равно не помогло.

Я давно подогнала все загадки под разгадки.
Подниму пустой колчан убежавшего стрелка,
распрягу и отпущу карусельную лошадку.
Ей самой не развязать на уздечке узелка

Всё меньше скромных обелисков
вдали от суетных столиц.
Тех, что неброско и не близко
стоят без надписей и лиц.
Всё больше пышных юбилеев,
речей, искусственных венков.
Но сердцу скорбному милее
холм в обрамлении вьюнков.

В земле под травами густыми
лежат в покое испокон
сестрички с ликами святыми,
словно сошедшими с икон.
Мальчишки в блёклых гимнастёрках.
Полвзвода – вместе навсегда.
Реестр фамилий полустёртых
венчает строгая звезда.
К ней припеклась кровавой коркой
в железо въевшаяся ржа.
Но обелиск стоит на горке,
осанку гордую держа

Майских гро́мов робкие угрозы,
первых гроз весёлые басы,
на скамье забытый томик прозы
растрепался, влажный от росы.
И плывёт туман с реки.
Под вечер
в блёклом небе первая звезда.
Тёплый день парит, ленив и вечен,
а зимы не будет никогда

Меня разбудит звук карандаша,
которым Бог дописывает утро.
И грифель трёт в серебряную пудру
свой острый нос, тихонечко шурша.
Непостижим Господний произвол,
и арамейский древний слог, и почерк.
А шар земной, как тополёвый ствол,
наполнен всклень елеем клейких почек.
Того гляди, часы сорвутся в бег,
в весенний гон, стрелой влетая в лето,
отщёлкивать его короткий век
по циферблату солнечного цвета...

Парит в луче пылинкой чудный сон
как в давнем детстве, неисповедимо.
Плывёт над миром колокольный звон,
ложась на ветки тёплым белым дымом

Этот поезд уходит на Мальту? Безлюдный перрон,
в полумраке путейских огней расплываются точки.
Это сон - как последняя сказка больного Перро,
где не вычеркнул цензор из текста жестокие строчки.
Это сон. Ты в нём так же настойчив, и так же умён.
Или глуп и влюблён, как мальчишка с седыми висками.
А во сне - у приснившихся нам не бывает имён,
чтоб, очнувшись от грёз, мы друг друга в Сети не искали.

Как-то - вдруг, неожиданно я повзрослела. И этой весной
поняла, что нельзя ничего отдавать безвозмездно.
И теперь я боюсь, что никто не захочет тягаться со мной
в этом танце на тонкой верёвочке - прямо над бездной.
Я, конечно, глупа и меня обмануть, словно пальцами – щёлк!
Беззаботно смеющийся клоун в рискованном сальто,
даже на ночь я редко снимаю с себя poker face. И ещё,
я недавно узнала, что поезд не ходит на Мальту

2009

В телефонной трубке молчат миры.
Не гожусь я, видимо, для игры,
где ходы продуманы в мелочах…
Два игральных кубика на ключах -
к ним замок найти бы. И дверь к замку -
я вернусь опять к своему райку.
Чтоб в мундштук серебряный честерфилд,
чтоб плеснуть в стекло виноградный спирт.
И подсвечник медный за ручку взять,
фитилёк затеплить.
Да мне нельзя…
От миров молчащих звенит в ушах.
Значит вновь – гарде!
Королеве шах.
Вечер, бредни бренди как мир стары...
Королева временно вне игры

2011

Верность не стоит мессы.
Лишь восемь букв,
при многократном повторе лишённых смысла –
пара слогов, в окончанье свистящий звук,
тонкий как нить, неделим как простые числа.
Верность решений и выверенность стихов,
где сочетание слов тем верней, чем проще.
Верность невольная вынужденных тихонь
белые флаги несбывшихся снов полощет.
Верность не стоит времени.
Тех минут,
что так приятно потрачены на измену…

Верность из жалости лютой - меня минуй.
Если не можешь убить нас одновременно

2011

Я люблю под вечер побыть одна,
терпкий бренди сумерек лить в бокал…

Золотую голову в створ окна
полнолунье сунуло. Расплескал
всю свою сиятельность – гость ко мне,
мой дружок полуночный светлолик.
Ни любви, ни истины в бренди нет -
в хрустале расплавленный сердолик.
Мы с луной приятели много лет,
нас пьянит бессонница, а не спирт…
А зари вечерней растаял след
и давно за окнами город спит.
В эти ночи быстрые, словно взмах
чёрно-белых крыльев весенних сов,
золотыми искрами блещет тьма,
яркозвёздным бисером вещих снов…
На исходе времени май. Теплынь.
Всё бледней и тоньше лицо луны…

И ложатся звёзды в траву-полынь,
и желаний призрачных сны полны

Гвалт воробьиный, первой капели капли,
снег ноздреватый, хрупкий, с каймой сурьмяной.
Ночью на стёклах иней чертил пентакли,
утром их слижет влажный язык тумана.
Всё повторится - марта арбузный запах,
синий лоскутик неба с обмылком лунным.
Это всегда ожидаемо и внезапно -
дождичек робкий, проталин глазные лунки.
Тает снежник, оголяя берёз колени,
сбросил оковы льда материк газона.
Реки меняют русла и направленья,
всё так непрочно, зыбко, демисезонно.
Всё так воздушно, брызжуще и слепяще,
празднично, беззаботно, легко, воскресно.
Словно открыт большой музыкальный ящик,
а из него капели звучат отвесно.

Что бы тебе подарить, всё и так твоё.
Чем бы тебя задобрить на всякий случай..
Я иногда усложняю тебе житьё,
в робкой надежде это житьё улучшить.
Мир с новой строчки написан, лежит в горсти
Господа, что весною слегка рассеян.
Я не устану тебе говорить – прости,
сколько осталось вёсен и воскресений

Ведь я и до тебя жила,
не отделяя зим от вёсен,
не замечая лет
и осень
мне отражали зеркала.
Не таял снег на волосах
и в тишине тонули звуки,
дожди играли на бузуке
ноктюрн о северных лесах,
в которых жил ты до меня,
лыжнёй расчерчивая вечность.
И время так же быстротечно
шло горлом, губы кровеня.
Дни одинаковы след в след,
и в одиноких наших странах
не столько сложно, сколько странно
искать кого-то в чаще лет.
Я до тебя жила, давно
кормя бессонницу стихами…

Моим губам твоё дыханье
недостающее звено -
чтоб на цепочке часовой
качнулся шар земной брегетом,
чтоб нам с тобой на свете этом
бродить по мокрой мостовой,
жить в захолустном городке,
сидеть над речкой в лунный вечер,
там, где каштановые свечи
мерцают.
Чтоб рука в руке
отары звёздные пасти,
и слушать ветра окарину,
и без греха и укоризны
лежать у Господа в горсти

2015

он говорит ночь говорит - ночь
он говорит звезда и глядит в небо
он говорит будешь моей женой
будешь моей водой молоком хлебом
будешь моей просто моей мной
даже меня не будет а ты будешь
он говорит птицей моей ручной
он говорит душу мою пригубишь

Меж молчаньем и словом морщинка раздумья легла
как дорога в ущелье по краю зияющей бездны.
Мне апрельская ночь свои сладкие сети сплела,
если я в них увязну, то в снах беспробудно исчезну.
И на грани забвения, той, что незрима почти,
между явью и дрёмой, на кончике лунного блика
пару строк запоздалых, невнятных, как воду в горсти
я пытаюсь сберечь до утра…
Сон вползает улиткой
и стирает из памяти слово за словом строку,
но потеря уже не имеет большого значенья.
Засыпаю…
По стрелкам беззвучно секунды текут,
разжимаю кулак и слова увлекает теченье

ОН

- В вас не осталось ничего людского,
искусство слов в искусственных словах.
Холодных пальцев шёлк, сугроб алькова,
волос солома – пёстрый срам вдовства.
Ко всем потерям сердце равнодушно,
язык остер, а ум ещё острей,
ему любить - диковинно и скучно,
как извлекать жуков из янтарей.
У вас в глазах обугленная бездна
зрачка,
вокруг - зелёное стекло.
Улыбки лук изогнутый любезно,
солёных слов несметное число…

ОНА

- Я состою из карамельной лавы.
Мне нет греха в соломенном вдовстве.
Вот, холод рук - от сердца, здесь вы правы,
а бред стихов от ветра в голове.
Мой цвет волос – осенний, тёплый, рыжий.
Не берегу обид, не помню зла.
Я в списке ваших бед себя не вижу -
меня там нет, я не из их числа.
В моей улыбке никаких подвохов.
Добавить соль в слова – улучшить вкус.
Со мной вам плохо, без меня вам плохо -
Я, словно край обрыва, вас влеку…

*
Мы незаметно стали островами -
два разных мира под одной луной.
Где я любима, но уже не вами,
вы нелюбимы, но уже не мной…

Я отражаюсь в чайнике.
Сначала,
не замечая в суете питья,
что vis-a-vis лицо гидроцефала
с улыбкой Буратино - это я.
Ну что, уродец маленький, налей-ка,
разбавь мой горький чай своим теплом.
В окошко птичья слышится жалейка,
я коротаю вечер за столом.
Мы так похожи, мой дружок блестящий,
в никелированном лице мои глаза.
Ты не такой как я, ты настоящий,
тебе доступно то, что мне – нельзя.
Ты поделиться рад теплом и страстью,
рот до ушей - блестишь и даришь свет…
(Вот в этом месте надо бы о счастье,
но мне писать про счастье - смысла нет.)
Noblesse oblige - лирической поэтке
писать «люблю», но кто поверит ей?
Как на коробке яркой этикетке,
как слову welcome у чужих дверей.
Но хорошо, что есть хоть кто-то близкий,
кто ждёт меня всегда и чаю даст…

Наверно, этой путаной запиской
о чём-то я просить пыталась вас

Разнообразен выбор слов
в моём пространном арсенале -
о чём ни напишу -
в финале
с любым рифмуется «любовь».
И чем тоскливей без неё
в моей депрессии гормонной,
писанья зуд неугомонный
всё больше падок на враньё.
Плесну из прошлого глоток,
на строчки поделю похмелье,
любви прошедшей злое зелье
тяну, как истинный знаток.
И то, что сердце так пекло
ещё совсем-совсем недавно,
привычно кажется забавным,
как только время истекло.

Я у Астарты не в чести -
когда успела впасть в немилость?
За то, что ей служить ленилась,
теперь повинна пост блюсти.
Но всё длиннее дни весны,
и набухают жизнью вербы.
Ах, только б мне хватило веры,
что нет ни в чём моей вины.
Амур уселся vis-a-vis,
смеётся, маленький невежда…
О, не оставь меня надежда
на милосердие любви!

2010

О, меченосец золотой!
О, бог аквариумных рыбок!
Твой самый тихий океан -
тонкостеклянный хрупкий храм.
За иллюзорною чертой
текучий мир в нём нем и зыбок
в хитросплетеньи медиан –
то шар, то параллелограмм.

Я принесу на твой алтарь
большую ра́кушку с карибов
и попрошу взамен –
любви
того, кто в душу мне запал.
И оживится глаз янтарь
обожествлённой мною рыбы,
прохладный ток её крови,
воспламенит спины опал.
Восстанет гладь воды волной,
послушной рыбьему веленью,
и ослепительно блеснёт
хвоста струящийся атлас…

А тот, кто был всему виной,
проснувшись, смотрит с удивленьем -
как за окном его плывёт
луны янтарной рыбий глаз…

Когда-нибудь не станет нас
и всё, накопленное нами,
уже с другими именами
сменяет форму и окрас.
Коль ничего мы не возьмём
с собой в недальнюю дорогу,
быть может, и не спросят строго
с души, нам выданной взаём.

Там, где не будет нас уже,
там всё останется как прежде,
с любовью, верой и в надежде
на пункт отсрочки в платеже.
Без нас уже весенний гром
разбудит почки на сирени,
и птичьи первые свирели,
и бор сосновый за бугром.
Там будет музыка летать,
там будет Григ грустить о лете,
и липы сонно лепетать,
и плющ в окно закинет плети.
Где нас уже не будет, там
сентябрьский дождь пойдёт сторожко
и будет ластиться дорожка
к сырым осиновым листам.
Там будет снег валить всю ночь,
весь день и даже всю неделю,
и на печи дремать безделье
и в ступке тишину толочь...

Ещё не разомкнулся круг,
жизнь протекает по спирали.
Пока две пары наших рук
à quatre mains не доиграли

À quatre mains [a katʁ mɛ̃] – фортепьянная пьеса в четыре руки

Знаю, где-то и мне полагается собственный рай.
Королевой счастливой и голой гулять бы по раю!
Чтобы реки молочные тёплые – хочешь, ныряй,
или просто попей молочка.
Королеву играю
и осанку держу - до немыслимой боли в спине.
И толпу озираю поверх и не стыдно ни капли.
И пускай мой единственный зритель не любит спектаклей,
только я королева и всё разрешается мне.
Милый рай, из-под снега тюльпанов торчат язычки,
и брожу я одна, и корона сползает на уши…
Я тебе не звоню, хоть так хочется крикнуть - послушай!...
Ты не слышишь. Поэтому я надеваю очки
и пишу эти грустные строчки, как будто прошу,
понимая, что мне от тебя ничего и не надо…
Засыпает тюльпаны апрельским шальным снегопадом.
Я снимаю корону, стыжусь и одеться спешу ...

2009

Изменяясь, себе изменять, чтоб кому-то потрафить…
Трансформировав чувства в слова,
монотонно низать
их, как бисер на нитку…
Бессмысленно вечер потратить,
постеснявшись кому-то сказать – «не хочу» и «нельзя»…
Разговоров пустых и поступков тупая бесцельность
паутиной опутала, прочно связав по рукам…
Ну, зачем Вам, мой милый, души моей нищей бесценность?

Мне, пытавшейся быть беспристрастной к простым пустякам,
всё ж, даровано больше бессонной печали за смелость
обнажать свою душу при всех на забаву и срам.
И раздаривать всё, что имелось и что не имелось,
каждый раз придавая лукавства данайским дарам…

Одиночеством не тяготясь, я в него прорастаю,
прирастаю его недвусмысленной правдой скупой.
Посмотрите, мой милый, как птичьи последние стаи
пролетают, над нами, гонимые снежной крупой.
Так душа моя, вечно гонима и вечно свободна,
в разрушительной страсти сгорая, кого-то согреть.
Ну, зачем Вам, мой милый, ловить её было угодно,
если Вам не дано так же щедро и жарко гореть?

Притаилась любовь в промежутке безвременья ночи,
между вечером зимним и утром синичьем в окне…
Не понять Вам, мой милый, из этих запутанных строчек,
как ей сложно со мной и как с нею мучительно мне…

2009

Под одеялом не холодно. Не тепло.
Март предпоследней метелью стучит в стекло.
Сердце похоже на выпотрошенный живот
рыбины мёртвой, которая всё плывёт
в кухонной мойке, вкусив остроту ножа…
Под одеялом не больно лежать дрожа,
дрожь свою множить, катать её как драже.
Под одеялом в чешуйчатом неглиже
рот раскрывать, по-русалочьи бить хвостом…
Кончится март и начнётся апрель. Потом
сердце приучится к боли и заживёт.
Но никогда уже рыба не поплывёт

как тонкорунна снежная мерлушка
последний выдох инеем в стекло
цена шубейке сношенной полушка
когда в лиловых сумерках тепло
когда зима крадётся осторожно
хрустит в траве ледок её следов
уходит прочь с пустой сумой дорожной
по краю чёрных мартовских садов
за нети, млечный путь шагами мерить
на самом дне небесной полыньи
где стаи звёзд плывущие на нерест
и перелётных ангелов рои

Как же на свете много всего – и не счесть!
Реки, леса, океаны, вершины гор.
Только зачем то и это на свете есть,
если очки мои кто-то бесстыдно спёр?
Где-то пером по бумаге ведёт рука,
где-то шуршат пустыни, цветут цветы…
Ни почитать, ни к рубашке пришить рукав -
горькая жертва безжалостной слепоты.
Чай перелился из чашки, на блюдце пруд.
Взрослая тётка беспомощна как дитя.
Кто они - те, что очки ежедневно прут?
То ли шутя, то ли мелко за что-то мстя.
Ищешь полдня - на столе, под столом, в белье,
в книге, в корзине с вязанием, на окне…
Сколько добра накопилось в моём жилье
и проживает с хозяйкою наравне.
С этим вещизмом пора начинать борьбу -
шкафчики, столики, полный комод одёж…

Хитро сверкают очки у меня на лбу.
Если не свалятся сами, то не найдёшь

её волосы пахнут дождями далёких стран
у неё на ладонях карты чужих миров
и глаза тигриные жёлтые как шафран
и зрачки холодные угли её костров
сколько их отпылало погасло в пустой груди
вместо сердца кострища выжженные круги
если увидишь эту женщину не подходи
если она увидит тебя беги

2013

Стану ли облаком над водою,
белым дымком над листвой горящей,
сахаром жжёным, слегка горчащим,
чьим-то блаженством или бедою.

Буду ли ночью шептать невнятно,
стану ли стоном в истоме после,
но из меня не удастся постер
сделать для тумбочки прикроватной.

Стану ли скрипкою в пальцах чутких,
жемчугом в прихоти ювелирной…
Но не мишенью для глупой шутки.
Но не магнитиком сувенирным

Полночь. Над головою парят овечки.
Купол небесный повешен на лунный рог.
Нам бы, неспящим, порассуждать о вечном,
но мы считаем овец, запасаем впрок.
Скормим при случае их, по одной бросая
в жаркие пасти бессонниц-голодных сов.
Длинная ночь, бестолковая и босая,
в небе гоняет взъерошенных гончих псов.
Крыши домов, словно сизые птичьи крылья,
греют жилья человечьего Божий храм -
сколько неспящих счастливцев они укрыли,
благословляя крестами оконных рам.
Ржавые стрелки со скрипом толкают время,
ходики бьют молоточками в медный чан -
пусть себе тешатся, я не прошу быстрее…

Агнцы, со мною не спящие по ночам,
словно отары ангелов тонкорунных,
в жертву себя приносящие до утра.
Грешной души моей перебирают струны,
лечат, бессрочно дежурные доктора

Мы февраль пережили почти,
лишний день ничего не изменит.
Зимний вечер в моей ойкумене
бисер звёзд собирает в горсти.
Оглянись - позади в серебре,
словно в рамке, зима на портрете.
Нынче ночью в зелёной карете
приземлится весна во дворе.

А над городом гонят ветра
облаков перелётные стаи.
Всё что за зиму выстыло, тает,
разрушается прямо с утра.
Всё меняется - только держись.
Солнце брызжет с февральского края.
Лишним днём нас Господь одаряет,
продлевая не зиму, а жизнь.

Чуть помедлим у кромки весны,
постоим у неё на пороге.
Там, где встретились наши дороги,
до сих пор бродят вещие сны.
Не спеша одолеем свой путь,
Всё, что милостью Божьей осталось.
Пусть не справится с нами усталость.
И любовь не оставит нас пусть