Однажды я в театр шагал, притом не пообедав,
Меня на улице догнал товарищ Скунсоедов.
Под ним каурый самокат, над ним луна и звезды,
Он быстро ехал и вдыхал морозный зимний воздух.
А я сначала не просёк - такой в пальто и шляпе,
Мы были рядом долгий срок на жизненном этапе:
Учили вместе в школе счёт и чтение учили,
Но он уехал в двадцать лет к богатой тетке в Чили.
Там жил привольно, пережил Альенде с Пиночетом,
Потом вернулся - без семьи, зато с велосипедом.
Велосипед решил продать, купив на эти средства
Штаны, салфетки, самокат и офисное кресло.
Ни где он жил, ни кем он был, никто не знал, не ведал,
И постепенно мир забыл про имя "Скунсоедов".
Увы, он с детства нудным рос, представьте, братцы, сами -
На самый простенький вопрос ответствовал часами.
Рассказ лишь только начинал, а все уже зевали,
И с ним девчонка ни одна не шла на трали-вали.
А я, напротив, был шутник, душа любых застолий -
Хоть мал, да дорог золотник, когда велик - тем боле.
И мы сошлись, неясно как - как будто лед и пламень,
Но он уехал, вот дурак, скакать верхом на ламе.
И я с тех пор грустнел, тускнел, все больше одиночил,
На пьянке песню не запел - и это был звоночек!
Все тише жизни быстрый бег, короче путь обратно,
А тут знакомый человек. Приятно же? Приятно.
И вот я шел, а он бубнил и ехал параллельно,
Благоухало шаурмой и запахом кофейным.
И Скунсоедов все хвалил пустыню Атакама,
Мол, он оттуда б не свалил, но жизненная драма...
И вновь пустыня, и опять, и снова Кордильеры,
И я тогда подумал: "Блин, дожить бы до премьеры".
Слегка замедлил резвый ход, но Скунсоедов с нами! -
Притормозил и чушь несет про жизненные драмы:
Мол, вот несчастье, как-то раз объелся в Чили перцем -
Сперва ослеп на правый глаз, потом оглох на сердце.
И тут театр открыл свой зев, маняще, ярко, жадно.
Я произнес: "Послушай, Лев, потом доскажешь, ладно?
Иду смотреть "Вишневый сад", давно мечтал об этом".
Но молвит Лев: "И мне сюда". И входит без билета.
Звенит в мозгах, едва держусь, но "мой сурок со мною" -
На место крайнее сажусь, а он - на приставное!
И начал на ухо втирать про климат Атакамы,
Что там прекрасно, но жара и жизненные драмы.
И это длилось весь спектакль, и я не видел пьесы,
И между прочим, весь антракт он нёс пургу про песо:
Что, мол, давно завышен курс, что нет простых решений,
Причем, как только отвлекусь, хватал за нос и шею.
Я под конец - о, что со мной? - пошел, поплыл, поехал.
Какой же все-таки чумной Антон наш Палыч Чехов.
Выходим. Тьма. Он вновь за руль, и двинули совместно,
На юг, на запад поверну ль - ему туда же, честно!
Вот, наконец, мой дом и сад, прощаюсь и не верю,
А друг паркует самокат и входит в те же двери!
И говорит: "Я здесь живу в квартире сорок восемь".
А я ведь тоже здесь живу - в квартире сорок восемь.
Эй, Скунсоедов, вот нахал, да по какому праву?
А он как будто не слыхал, нудил про Атакаму.
Но после все же рассказал, мигая правым глазом,
Что много лет тому назад вернулся бизнес-классом.
"С тех самых пор живу я здесь, неслышно, аккуратно,
Отвадил всех твоих друзей и женщин безвозвратно".
"Но почему же, Скунсоед, ты не был виден в доме?"
Узнав чудовищный ответ, я вытянулся в коме.
Очнулся. Полночь на часах. И вскрикнул от испуга,
Себя не видя в зеркалах, а видя только друга!
Я понял все. Достал кинжал. Прикончил сон кошмарный
И той же ночью убежал по лестнице пожарной.
